Если правда, что начало дня определяет всё его дальнейшее течение, то неудачно сложившееся для Светланы Анатольевны утро понедельника предвещало ей только неприятности. Автобус пришёл раньше обычного, и Светлана Анатольевна, подбегая к остановке, успела рассмотреть лишь его сигнальные огни вдалеке. Расплачиваясь за проезд в маршрутном такси, она обронила кошелёк и второпях так и не смогла собрать рассыпавшиеся деньги. Попытка сократить путь дворами обернулась неприятной необходимостью преодолевать бесконечные лужи и непролазную грязь.

Педсовет в методическом кабинете подходил к концу. Директор детдома Людмила Павловна гневным взглядом проводила Светлану Анатольевну, крадущуюся к свободному стулу. Упрекать опоздавшую не имело смысла. Тема заключительного выступления директора перед педколлективом и без того могла сразить намертво любую слабонервную воспитательницу.

– К нам едет комиссия из министерства, – мрачно сообщила Людмила Павловна.

Комиссию в детдоме ожидали давно. Известие о скорой встрече с нею погрузило методкабинет в зловещую тишину.

– Я им предоставлю списочный состав моих детей, – решилась, наконец, несмело заметить Надежда Николаевна из группы “ Грибок”, – самый мягкий диагноз – “ЗПР”.

– Не тронешь ты этим сердце никому из комиссии, – обречённо вздохнув, возразила Лидия Геннадьевна из “Дождика”, – в верхах считается, что коль не научились твои деточки к школе собирать матрёшку, значит – твоя в этом вина, а не детской больной психики, унаследованной от пьющей мамки.

– И сразу станет ясно, кто тут первый на сокращение! – громко подвела итог диалогу коллег осмелевшая Светлана Анатольевна. Она слишком поздно поняла бестактность своего поступка: опоздавшие на педсовет не имеют права голоса. Расплата за преступное легкомыслие незамедлительно явилась в грозном директорском окрике:

– А вам, Светлана Анатольевна, пришла очередь везти детей летом в лагерь отдыха!

Удар был неожиданным и сильным. Один-единственный воспитатель, проводя с детьми в лагере десять суток, экономно совмещал в своём печальном лице штатных трёх воспитателей и четырёх нянь. Но за двести сорок беспрерывных часов тяжкого труда ему доставались совсем небольшие деньги, что, впрочем, хорошо потом сказывалось на величине премии для Людмилы Павловны и ее бухгалтеров.

Вряд ли высокий порог детдомовского методкабинета переступала когда-либо нога человека, способного хотя бы к робкому протесту. Светлана Анатольевна и сама удивилась, услышав свой хриплый от волнения голос:

– Если я и поеду в лагерь, то на других условиях.

Тишину в методкабинете при желании можно было погладить ладонью.

– Всех воспитателей устраивают лагерные условия, а вас нет, – еле сдерживаясь, повысила голос краснеющая лицом Людмила Павловна, – или вы считаете всех дураками, а себя самой умной?

Обвинение прозвучало нешуточное. Прилюдно уличённая в избытке ума, Светлана Анатольевна и вовсе пала духом, когда после педсовета даже ближайшие друзья беспощадно осудили её.

– Ну, Светка, у тебя точно крыша поехала! – горячились ближайшие друзья. – Зачем раздраконила Людмилу? Дались тебе эти деньги! Нехай кладёт их себе в карман – лишь бы нас не трогала! От имени комиссии она теперь со зла сократит вместе с тобой и кого-нибудь из нас!

Расходясь по группам, осуждающе шептались и молодые воспитательницы:

– Вечно этой бабе что-то не нравится: то для её группы мяса в обед не доложили, то апельсинов не по числу детей дали… Можно подумать, сама без греха. Надо ж так Людмилу Павловну из себя вывести!

Молодые воспитательницы владели тайным умением расположить к себе любого начальника. Природная смекалка и нехитрый житейский расчёт открывали им доступ и к повышенной премии, и к гуманитарной помощи, и к бесплатной поездке с детьми, детдомовскими и своими собственными, на всё лето в Италию, да мало ли к чему ещё! Нерасторопные и недалёкие ехали на двести сорок часов в пригородный лагерь.

Светлана Анатольевна была близка к отчаянию. Едва переставляя ноги, медленно поднималась она по лестнице к себе в группу на второй этаж.

– Повеситься, что ли, разнообразия для? Или уж сразу бесповоротно утопиться? – меланхолично размышляла она, ведя за собой пальцем невидимую черту по холодной шершавой стене. Взрыв многоголосого детского крика заставил её стремглав взметнуться вверх по лестнице и рывком распахнуть дверь в группу.

– Предотвратите смертоубийство! – со слезами на глазах с порога воззвала к ней молоденькая няня Марина. – Уберите куда-нибудь от меня этого потрошителя! Он мне всю душу вымотал!

Светлана Анатольевна уныло взглянула вглубь игровой комнаты. В дальнем её углу, скрестив руки на груди, с вызывающим видом стоял шестилетний Игорёк. Это был тот самый Игорёк, чья любвеобильная мама так и не нашла в себе силы расстаться ради сына с манящими просторами “дальнобойной” автотрассы Москва – Брест. Это был тот самый Игорёк, который спал, как Наполеон, три-четыре часа в сутки и в оставшееся время изобретательно не давал никому забыть о себе звоном разбитого стекла, чьим-нибудь истошным криком, а то и пролитой кровью. Робкие педагогические попытки унять его приводили к разрушительным последствиям. Выпотрошенные подушки, выломанные дверцы шкафчиков, битая посуда, предсмертный хрип задавленной морской свинки могли отбить всякую охоту к педагогическому творчеству хоть у какого угодно терпеливого воспитателя. Светлана Анатольевна, не приступив к работе, устало опустилась в воспитательское кресло.

– А с Вовкой Доброволовым я и вовсе не знаю, что делать, – продолжала жаловаться ей Марина, – этот беспредельщик уже всех детей переколотил. Он их не просто бьёт, он их с наслаждением истязает!

Семилетний Вовка Доброволов оказался в детдоме, когда его родители в угаре очередной пьяной драки зарезали друг друга кухонными ножами на глазах у собственного ребёнка. Ребёнок никогда не вспоминал о них, и в детдоме ему нравилось. Нравилось наблюдать, как в крике ширится от боли рот у низкорослого и слабосильного Стёпы. Весело было прищемить ему пальцы дверцей шкафчика! Весело было следить и за струйкой крови, стекающей по расцарапанной щеке безмолвной Насти. Безжалостная Вовкина рука предпочитала именно девичьи щёки.

– Всё, всё, больше не могу! – в отчаянии причитала Марина. – Он вчера затолкал вороне в горло три здоровенные пуговицы! Он котёнку осколком стекла глаз ковырял! Я скоро сама напрочь с ума сойду с этими ангелочками!

Светлана Анатольевна уже вполне освоилась с мыслью, что наступившему дню суждено быть вписанным чёрным цветом в общую канву её жизни, многие годы которой она отдала нелёгкой работе в детдоме. Но это был не прежний детдом, куда собирали осиротевших в военное лихолетье детей. Светлана Анатольевна работала в детдоме, куда стекались дети, оказавшиеся сиротами при живых родителях.

– Ну что это за дети! – не унималась Марина. – С каждым годом всё хуже и хуже. Матки и батьки пьют, по тюрьмам сидят, рожают чёрт-те ведает кого… Сколько денег, как в прорву, на их детушек! Толку-то… Теми же тюрьмами всё и кончится. Кого растим? На чью беду?

Светлана Анатольевна не поощряла подобные разговоры в детдоме. Нелегко было смириться с очевидной, казалось бы, мыслью о невостребованности здесь каких бы то ни было педагогических талантов и необходимости совсем иных навыков в обращении с детдомовскими детьми.

– У нас сегодня очередное происшествие! – продолжала горько жаловаться Марина. – Опять Настя! Для школы она, видите ли, еще не созрелая, зато для других дел очень даже созрелая!

Неговорящая Настя, с полуприкрытыми тусклыми глазами на бледном лице и истекающим слюной ртом, была обнаружена год назад сельскими жителями в лесу, где ее бросила пьяная бродяжка мать. В минувшую ночь девчонка столь ловко исхитрилась раскрутить новенький телевизор, что многих его деталей и золотой Марининой цепочки, в том числе, обнаружить так и не удалось. Свой трудовой день Светлана Анатольевна начала с нервного перетряхивания ковров, штор и самой Насти.

– Так, признавайся, куда что попрятала! – пыталась разговорить она молчунью.

– Ворунка, ворунка! Уворула телелизор и цупочку! – кричали дети.

– Ну, дождись только у меня ночи! Как пить дать рот откроешь! – устрашала её Марина и истерично хлопала дверями.

Тщетно… Настя истекала слюной и безмолвствовала. Пропажу обнаружить не помогло ничто. Среди скатанных ковров и опрокинутых детских стульчиков утомлённая Светлана Анатольевна, сидя в кресле, безучастно смотрела в окно. Она уже не слушала жалоб Марины и лишь изредка присматривала за порядком среди детей. Обступившие кресло девочки ластились к ней и всё пытались рассказать о чём-то, по-детски взахлёб и непонятно. Уставший Игорёк в уголке изодеятельности рассеянно ломал цветные карандаши, не причиняя, впрочем, вреда никому конкретно. В неожиданно наступившей непривычной тишине даже Вовка Доброволов чувствовал себя умиротворённо и рассматривал аквариумных рыбок пока без специфической заинтересованности.

В проёме распахнутых дверей показалась медсестра тётя Катя, любимая всеми поколениями детдомовских детей. Кряхтя под тяжестью двух вазонов с комнатными цветами, она с трудом пронесла их через всю группу и со стуком утвердила там на подоконнике.

– Вот, пусть мои цветочки у вас пока постоят, детским духом напитаются, – сказала она и обняла мигом обступивших её детей, – а то они у меня в изоляторе совсем зачахли.

– У вас в изоляторе и теплее и светлее, – напомнила ей Марина.

– Э-э-э, дочка, – остановила её тётя Катя, – ни свет, ни тепло не заменят детского духа. Где детки, там и жизнь, там радость и Бог.

Закашлявшись, Светлана Анатольевна нашла в себе силы, чтобы из глубины своего кресла воззвать к тёте Кате.

– Уж какая жизнь, а тем более – радость среди этих руин! – горестно обвела она рукою отодвинутые от стен шкафы, за которыми канули в вечность полтелевизора и золотая цепочка безвинно пострадавшей Марины. – Ваши цветы не успеют и вырасти, как наши деточки их обдерут!

– Не скажи, Светочка, не скажи, – всплеснула руками тётя Катя, – цветы и на камнях растут, а травка и на руинах рано или поздно зеленеть начинает. Так-то, детки мои!

Тётя Катя обвела добрыми, всё понимающими глазами и больших своих “детей”, и маленьких и, старчески раскачиваясь из стороны в сторону на больных ногах, покинула группу. Светлана Анатольевна растерянно посмотрела на застывшую у окна Марину, на цветы тёти Кати, перевела затем взгляд на улыбающиеся детские лица, устремлённые к ней, и улыбнулась сама при мысли о том, что далеко не всегда дурно начавшееся утро сулит одни только скорби и горести впереди. “Жизнь устроит всё по-своему, – думалось ей, – и не нам решать, что имеет в ней право на существование, а что – нет, и насколько вообще плох или хорош замысел её мироздания”.

Марина расставляла по местам столы и стульчики. Дети деловито собирали разбросанные по полу игрушки. Повар Василий принёс ко второму завтраку только что испечённые булочки, посыпанные сверху маком и сахарной пудрой. День продолжался. Обычный день в обычном детском доме.

Наталья Костюк, член Союза писателей Беларуси
Свято-Введенский храм г. Кобрин